Лариса Бараева

---

ВОСПОМИНАНИЯ О МАМЕ

Мама была творчеством и тайной, человеком с богатым внутренним миром, остававшимся во многом неразгаданной загадкой для меня. На склоне лет она часто говорила, что очень любит одиночество, стремится к нему душой. В этом ей виделся какой‑то особый личный смысл. Но обстоятельства жизни — многодетная семья, помощь детям и внукам, уход за болевшим папой — не давали ей полностью ощутить это состояние, погрузиться в него так, как она хотела.

Мама родилась в самый голодный послевоенный 1946‑й год, она была последним ребенком в многодетной семье. Её матери, моей бабушке, было тогда уже больше сорока дет. В семье, как вспоминали мама и ее родители, никто особо не обращал внимания на новорожденную Алю. Она появилась на свет 13 августа ослабленной, едва держала головку. Вопросы выживания семьи стояли тогда куда более остро. Глава семьи, мой дед Петр Андреевич, с женой и старшими детьми отправился в Прибалтику за зерном. В ответ на вопрос: «А как же Аля?» сухо бросив: «Умрёт — так умрёт, выживет — так выживет». Девочка, оставленная на попечение слепой тетушки Елены, выжила и окрепла её молитвами и попечением. Тетя Лена была глубоко верующей, и мама с удивлением вспоминала о своем младенчестве и чуде своего выживания. Вспоминаю, как я ребенком приходила в дом в Говорове, где жила тетушка мамы. Ослепнув в 19 лет, Елена Николаевна прожила долгую жизнь. Помню, в её горенке стояло распятие из Говоровской церкви, закрытой в 30‑е годы. Я увидела его в начале 70‑х годов, и это сильно поразило меня, маленького ребенка.

 

Дом на улице Майской, 21, где жила тогда мамина семья, не сохранился, остались лишь семейные фотографии и наши воспоминания. В советское время это был Октябрьский поселок в районе нынешних улиц Гагарина и Южакова, а исторически — усадьба Ковырино, вотчина помещиков Засецких.

Хорошо помню, как мама рассказывала о своем уже сознательном детстве. Вспоминались именно эти поля, просторы усадьбы и окрестностей, близлежащая речушка, куда детьми бегали купаться летом босиком или в простой тряпичной обуви, которую шила мама и которая мгновенно истиралась, в ней при ходьбе чувствовался каждый камешек.

Добрые соседи, жившие на Майской в доме напротив дедушкиного, помогли устроить маленькую Алю в детский сад, расположенный на той же улице неподалеку. Вопросы питания, развития детского организма были как‑то решены. Кстати, помню, как в моем далеком детстве на одной из прогулок по местам детства мамы она показала еще сохранявшееся тогда здание её детского сада. Помню своё удивление: «Как мог детский сад размещаться в такой маленькой деревянной избушке?». А рядом было еще одно «чудо» моего детства — небольшой книжный магазинчик на той же самой улице Майской.

Мама привела меня в этот магазин (несохранившийся, увы), когда мне было года три, не больше, и я вспоминаю очень часто как ярко врезавшуюся в память картинку состояние восторга от обилия ярких иллюстрированных детских книг, расположенных везде, от пола до потолка,. И даже помню книжку о сеньоре Сосиске, которую мама мне тогда купила и прочитала дома. Этот детский восторг от прочитанного до сих пор со мной, как будто это было вчера

В семилетнем возрасте мама пошла в школу №6 по улице Гагарина. Здание и по сей день сохранилось. Училась она всегда очень хорошо, проявляла способности к гуманитарным наукам. Уже в раннем школьном возрасте знала наизусть много стихов, была знакома с русской классикой: произведения, которые изучали старшие сестры, невольно оказывались в поле ее внимания, и мама естественным образом приобщалась к процессу. Она всегда прекрасно писала сочинения, любила мыслить, рассуждать. Тогда же всерьёз проявились и её способности к рисованию. Она активно помогала оформлять различные школьные мероприятия, всегда рисовала, как рассказывала мне, вспоминая о школьных годах. В дальнейшем семья, по рекомендации школьных учителей, поддержала её желание стать художником. Вместе с отцом она поехала сначала в Иваново, поступать в художественное училище, эта попытка не удалась. Спустя год мама стала студенткой Ярославского художественного училища.

Мама всегда, особенно в молодости, была очень красивой. Будучи ребенком и подростком, я не могла в полной мере это оценить, потому что красота ее была неброской, тихой, нежной, прикровенной. Сейчас, вглядываясь в фотографии семейного архива, я с невероятной остротой ощущаю, что это было именно так. С них на меня смотрит просто прекрасный человек. Я зажмуриваю глаза от чувства восхищения — взгляд, едва уловимая улыбка, легкая грусть, погруженность вовнутрь, Вот она — какая‑то завораживающая и манящая загадка, тайна.

Мама всегда жила напряженной внутренней жизнью. Это была её заповедная территория, на которую она мало кого пускала. Даже нам, детям, не всегда открывалась эта заветная дверца. Мама умела глубоко и по‑настоящему любить, без лишних словопрений, была искренним человеком, не терпела фальши ни в чем. Когда у меня появилась своя семья, всегда помогала мне в заботах о близких, поддерживала, словом, делом, душевно и материально. Когда ушел из жизни папа, первой ее мыслью было «Я теперь на свою маленькую пенсию не смогу помочь дочери». Этими мыслями мама делилась со своей старшей сестрой.

Мама была очень привязана к своей семье, беззаветно любила родителей. У бабушки, Агнии Николаевны Оботуровой, дочери вологодских мещан из деревни Говорово (они, по словам мамы, держали в городе торговую лавку), и Петра Андреевича Кротова, потомственного литейщика из семьи рабочей аристократии из Мытищ, мы — внуки — проводили практически все выходные дни. Дедушка всегда баловал нас мороженым, не по разу в день давая заветные 20 копеек. Помню, как я стремглав бежала в расположенный неподалеку деревянный ларек «Мороженое» рядом с продовольственным магазином на улице Гагарина. Рядом с домом в саду (мы называли его палисадником) собиралась вся семья — братья, сестры, дети, внуки, зятья. Это ощущение райского блаженства, запечатленное в памяти моего сердца. По прошествии многих лет я понимаю, что этими впечатлениями питалось и творческое вдохновение мамы, писавшей работы на семейные сюжеты. К слову сказать, родители моей мамы познакомились в Народном доме, дедушка играл роль Гришки Отрепьева в любительском спектакле. Вспоминаю, как долгими зимними вечерами мама много рассказывала мне об истории семей деда и бабушки, о судьбах их родителей, братьев и сестер. Мама много способствовала становлению нашего внутреннего мира, умению увидеть красоту и гармонию в простом и ясном укладе жизни, семейных ценностях, домашнем тепле и уюте. Благодаря маме в доме царила атмосфера дружелюбия и доброжелательности. Мама была домашним человеком, не любила многообразие общения за пределами дома и никогда не стремилась к нему.

При всем при этом в маме не было ничего бытового. Она всегда преображала быт творчеством и «выходила» за пределы дома, оставаясь в нём, — через чтение книг, рассматривание репродукций, слушание музыки. Так она соприкасалась с мирами своих творческих вдохновителей — художников, поэтов, музыкантов. Очень любила и ценила Зинаиду Серебрякову, Валентина Серова, — прекрасного рисовальщика, по её словам.

В моих воспоминаниях сохранилось множество свидетельств. Художественное видение мира, связанное с профессией родителей, было характерной чертой их творческого бытия, этого сплава двух судеб художников. Вместе они съели не один пуд соли. Папа был в большей степени экстраверт, если прибегнуть к языку психологии, а мама — чистый интроверт. Она в течение жизни накапливала богатство евангельских ценностей бытия и образом своей жизни наделяла ими нас, своих детей. Я бы назвала это нравственно-творческим осмыслением жизни. Мама воспитывала нас в духе кротости. Эта черта ее облика, образа поведения наиболее бросалась в глаза и нам, и окружающим. (Так что ее фамилия — Кротова — именно от духа этой кротости).

Меня еще с детства поражало всегдашнее стремление родителей созидать красоту вокруг себя в большом и малом. Это было их желанием и органической потребностью, естественным свойством. Причем созидали они ее из самых неожиданных подручных материалов. Я не говорю, например, об обустройстве квартиры, которая походила на музей, с сухостоями трав, древними иконами, старинными зеркалами, часами, художественными предметами быта. Помню свои детские впечатления об одном из таких вечеров.

Однажды папа принес домой кусочки бересты, цветную кору разных деревьев, сухие листья деревьев (была, по‑видимому, осень), и на вечер жизнь семьи творчески преобразилась. Я ребенком наблюдала, как из этих кусочков рождается на моих глазах прекрасная декоративная работа в раме — образ храма. Для меня это в тот вечер иначе, как «рождение чуда», и не называлось. Долго эта работа, висевшая потом в комнате на стене, радовала мой глаз. Помню творческий запал родителей, как они спешили закончить за вечер этот маленький шедевр, воплотить вспыхнувший порыв творческого вдохновения. Творческие идеи возникали, если вспомнить поэтические строки «… как брызги из фонтана, как искры из ракет…». Часто мы являлись свидетелями обсуждения деталей, фрагментов создаваемых родителями картин. Они, мне кажется, с упоением разбирали детали своих уже созданных и создававшихся работ, строили творческие замыслы. Что‑то получалось экспромтом. Над некоторыми замыслами работа шла даже мучительно. Я помню, как трудно давался маме портрет ее любимого Н. Рубцова. Она поставила себе очень серьезную задачу, процесс воплощения идеи шел тяжело, мама долго не могла найти искомый образ, замазывала не раз написанное, готова была пасть духом, как об этих муках творчества сказано, например, в «Третьем мучительном сонете» Иннокентия Анненского. Муки творчества посещали ее не раз.

Возвращаясь в детство, хочу рассказать еще об одном творческом преображении. Как‑то раз, мне было лет шесть, мама взглянула на серые, невзрачные стены нашей комнаты (тогда мы жили в общежитии), и сказала: «Я придумала, сейчас мы преобразим нашу стену». И за короткий срок, может быть, тоже за вечер или за день-два, мы стали жить в сказочном мире чудесных трав, цветов, зверей и птиц с бабочками. Помню свою детскую радость, как будто это было совсем недавно.

Помню также, что всегда гордилась своей мамой. Особенно почувствовала это однажды, когда училась в выпускном классе школы. Мою маму как преподавателя художественной школы наш классный руководитель Милитина Константиновна Демичева (к слову сказать, прекрасный педагог) пригласила на классный час и попросила рассказать о шедеврах живописи. Мама говорила о сокровищах Дрезденской галереи, спасенных во время Великой Отечественной войны. Класс слушал мамин рассказ, затаив дыхание. Ребята рассматривали репродукции — мама принесла их так много, что они заполнили всё пространство кабинета. В этот момент я гордилась тем, что это моя мама, что она у меня такая замечательная. Как она была трепетна, изящна — в духе изящности сокровищ, о которых рассказывала.

Напоследок еще раз возвращусь в более раннее детство. Как‑то раз, это было в доме моих бабушки и дедушки, мама прочла мне ярко иллюстрированную «Сказку о мертвой царевне» А. С Пушкина. Это была, видимо, очередная книжка, купленная в том самом книжном магазинчике. Когда волшебная сказка Пушкина, поразив мое воображение, была дочитана до конца, явилось творческое вдохновение, и мама из имевшегося под рукой пластилина и спичек соорудила волшебный терем с крыльцом — по‑видимому, тот самый, в котором жили семь братьев-богатырей. На мой детский взгляд, это была постройка ошеломляющей красоты, такой она вошла в мою память.

Ряд воспоминаний, конечно, можно было бы продолжать и дальше. Но я хочу остановиться, сказав главное. Всем тем хорошим, что, может быть, есть во мне, я полностью обязана своим родителям. Я хочу быть достойной их памяти. Я бесконечно им благодарна за всё, что они мне дали. Хочу попросить прощения за то, чего я им не дала как дочь. Для меня они всегда живы, просто наше общение приобрело иные формы и измерение.